Арсений Павлов — он же боец с позывным «Моторола» — один из символов ополчения. Невысокий, с дерзкой рыжей бородкой, он не стесняется приложить собеседника матерным словцом — типичный житель рабочей окраины, но в разговоре с журналистом так и не переходит на «ты».
Аэропорт
— Кроссовки надо было надеть. Или берцы — тогда бы быстрее догнала, — советует мне Моторола, за которым пришлось побегать, прежде чем удалось уговорить его на интервью.
Вечер в центре Донецка. Открытая веранда. Моторола пьет латте из высокого стакана через трубочку и показывает своим бойцам на планшете ролик «Аэропорт», снятый украинским телеканалом 1+1. Секрет латте от Моторолы прост: чуть-чуть коньяка, и молочная пенка не даст алкоголю выветриться. Командир скромно обходится двумя порциями.
Моторола стал известен во время боев за Славянск весной-летом прошлого года. Позже его подразделение «Спарта» проявило себя как один из наиболее боеспособных отрядов ополчения в боях за Иловайск и Донецкий аэропорт. Сам он говорит о себе немногое: родился в республике Коми, рано потерял родителей, был взят на воспитание бабушкой, дважды принимал участие в контртеррористических операциях в Чечне. Видно, что от постоянного внимания прессы Моторола устал.
— Аэропорт слишком раздут как информационный повод. Я даже не могу сказать, что там были какие-то серьезные бои, такие, чтобы сильно запомнились, — Моторола вглядывается в планшет. — В этом ролике, например, украинский телеканал рассказывает, как полторы тысячи бойцов ополчения никак не могли его взять. А все банально — команды о захвате долгое время не было.
— Почему сейчас, когда аэропорт уже находится под контролем сил ДНР, он по-прежнему остается горячей точкой на карте?
— Это удар по их самолюбию. Минусинск мы отбили. Иловайск отбили, вместе с Гиви. Еще были столкновения в других селах. А потом мы пришли и разнесли аэропорт — мы, два простых человека, не офицеры, не спецназовцы. Вот поэтому они так сильно хотят его назад. И чтобы установить там памятник киборгам.
— Кто находился в аэропорту с противоположной стороны? Говорят, там было много сотрудников частных военных корпораций…
— Нам известно о том, что на той стороне воевали поляки, словаки. Даже двух негров видели, во время штурма старого терминала — они погибли, и украинцы забрали их тела. В основном же в аэропорту были представители «Правого сектора», но, когда пришла «Спарта», они поняли, что дело пахнет жареным, и вместо себя поставили обычных ВСУшников.
— А как можно определить, наемник перед тобой или доброволец?
— Их наемники — это и есть добровольцы. Там часто показывают людей в масках, которые говорят, что они приехали из Франции поддержать украинский народ — но все территориальные батальоны сформированы за деньги, за деньги они и воюют.
В ролике «Аэропорт» есть момент: люди в кадре показывают удостоверения ополченцев и холодильник, в котором якобы находятся их тела. Удостоверений два, а тел только в одном холодильнике — пять. И все в украинской форме! У нас ее на тот момент не было, только когда взяли Дебальцево и аэропорт, появилась трофейная. Когда мы освободили аэропорт, мы видели холодильники эти, а еще находили тела, которые украинские военные сами же и сжигали. Обливали и поджигали своих же. Зачем? Видели на втором этаже пятна, по которым было понятно, что здесь лежал сожженный человек.
— Сколько людей погибло в боях за аэропорт?
— Из нашего батальона — порядка десяти за все время. Во время самого штурма — трое. Был момент, я в одном интервью сказал, что потерь нет: как сглазил. Потом выяснилось, что ребята все-таки погибли. Когда мы взяли старый терминал, то нашли 160 трупов украинских военных, причем 60-70 — именно те, кто находился в терминале во время штурма. А остальные были зарыты — то тут, то там, то в подвале. Ну, чтобы было понятно отношение к их товарищам. Если взять чеченскую кампанию — там тоже были большие потери, но никто как попало тела не зарывал, погибших вывозили. И эти 160 тел в аэропорту — это еще не все. Тех, кто был разорван на куски, отдельные части тел — это никто не учитывал. Они не раз прорывались, и многих разрывало на части, сгорали танки с целыми экипажами.
— Украинские военные с течением времени стали воевать лучше?
— Говорят, что они в аэропорту роту спецназа положили. Какой же мы спецназ? А так — ну, чуть стойкости прибавилось, а опыта ведения боевых действий у них как не было, так и нет. Возможно, чему-то они и обучились, но у них нет главного — правды, за которую бы они пошли. Нет тех людей, которые повели бы их вперед.
Дело, возможно, и в самих ВСУ: там далеки от идеологии. У них возраст — 30–40 лет. Обычный человек, живет, например, в Харькове. К нему приходят с повесткой и грозят учинить трудности ему и его семье. Что он может сделать? Ничего. Вот такие и воюют.
— Как же они взаимодействуют с другими подразделениями?
— Костяк территориальных батальонов — непуганых идиотов-националистов — перебили еще летом. Поэтому сейчас все территориальные батальоны состоят в основном из наемников. Там и русских много, и поляков — самых разных людей. Да, они хвастаются, какая у них экипировка, снаряжение, но правды у них нет. А за деньги умирать не хочется никому. Даже миллион рублей в месяц не стоил бы того, чтобы отправиться, например, на Ближний Восток и там умереть один раз.
У них нет взаимодействия, разное руководство. ВСУшники, например, воспитаны еще в старых традициях: для них 23 февраля и 9 мая по-прежнему праздники, всегда все отмечали вместе. Но сейчас людей перестраивают. Да, военные давали присягу: отчасти так они оправдывают свои действия, которые после событий в Одессе я лично иначе, как военными преступлениями, назвать не могу. Оправдываются тем, что они военные и другого выбора у них нет. Хотя выбор есть всегда. В этом ролике есть момент, где командир ВСУ рассказывает о том, как он воевал с «хорошими ребятами из «Правого сектора»» — на самом деле это не так. Они едят из разных мисок и воюют каждый за свое.
Герои
— Говоришь, у них нет героев?
— Конечно нет. Какое сражение они выиграли за все время? Они не могут сказать — мы победили, мы взяли. Славянск мы оставили сами: если бы не ушли, скорее всего, погибли бы от артиллерии, и перемешали бы нас всех там с землей, вместе с людьми. И тогда бы ни Донецкой народной республики, ничего бы не случилось.
Мариуполь? Да, людей с палками разогнать — это они справились. Отдел милиции с людьми сжечь — справились. Вот это победа! Но нет ни одного населенного пункта, где они могли бы сказать: мы отбили ополчение и взяли его. Нету такого. Все, что они взяли — там изначально не было людей, либо же в какой-то деревне было десять ополченцев. К тому же в Славянске использовали тяжелую артиллерию и авиацию против очень небольшого количества кое-как вооруженных людей. Разве это победа? Они сделали героев из тех, кто держал аэропорт: назвали их «киборгами». Теперь вот появились «терминаторы» под Широкино. Пожалуй, все.
— А кто герой для тебя? Из сказок, например?
— Из сказок — есть один. Правда, не из русских народных, а из нанайского фольклора — Гарпанди, меткий стрелок. Очень интересный персонаж: верхом на осетре, с луком.
Мой отец родом из Тверской области, мама — из Республики Коми. Тверская область во время Великой Отечественной почти все время была в оккупации, поэтому, сами понимаете, воспитывали нас там совсем иначе, чем в других областях. Причем с самого детского садика. Для меня ветераны, приходившие к нам, чтобы рассказать о войне, да и просто поиграть в зарницу, — и были настоящими героями, благодаря которым я живу на этой земле. А для тех людей — они третий сорт, отбросы. Никто. У них герои — Бандера, Шухевич. Хотя если посмотреть, что такого героического они сделали для украинского народа, я не понимаю.
— Себя героем считаешь?
— Ой, это наиграно все. Я не герой. А вот в отряде у меня полно героев: например, Матрос, — Моторола показывает на бойца с аккуратной черной бородой. — Хороший командир роты. У нас ребята бесстрашные есть — так что все они герои у меня. Герой — тот, который не боится врагу взглянуть в лицо. Герои — это народ, который здесь живет и все вот это терпит. Который сделал свой выбор, а теперь должен отстаивать свой выбор с оружием.
— Что ты можешь сказать про историю с записью телефонного разговора, где ты признавался в том, что расстрелял 15 пленных украинских бойцов?
— В тот момент меня очень назойливо просили прокомментировать эту ситуацию — звонили, звонили, целый день. В итоге я им сказал все как есть: ребята, вы уж определитесь, сколько и кого я убил. Как я их один 15 расстреливал? Они начали бы в панике расползаться, а я бы за ними бегал и расстреливал, так что ли? А они потом нарезали запись. Сказать, что разговор тот был запоминающийся, не могу. Просто достали сильно.
Пока планшет с фильмом украинского ТВ про аэропорт ходит из рук в руки по длинному столу, бойцы переходят на обсуждение другой видеопродукции — кинематографической. Обсуждают недавно вышедший фильм «Битва за Севастополь».
— Фильм понравился, — резюмирует Моторола. — Спецэффекты красивые, и с военной точки зрения по правде снято. А так я наши фильмы люблю: «Любовь и голуби», «Звезда», «Отец солдата» мне нравится.
— А импортные?
— Хочу один фильм посмотреть — «Робот по имени Чаппи». Но в сети пока не нашел.
— А «Мстителей»?
— Не знаю. У них, видимо, не о чем там снимать. Вместо настоящих героев, как в наших фильмах, они их выдумывают.
Спарта
— Где еще отличилась «Спарта»?
— «Спартой» мы стали уже в аэропорту. До этого было лишь несколько человек, еще в Славянске. Началось с четырех людей, потом мы стали взводом, затем — ротой, но название получили позже. И уже во время боев за аэропорт сформировали разведбатальон. Главное, что случилось в аэропорту — не бои, поскольку ничего особенного здесь не происходило. Мы показали правильное грамотное взаимодействие — танков, пехоты и штурмовых подразделений. Так, чтобы все работало, как один организм. Похожим образом мы работали и в Минусинске, и в Иловайске.
— Тяжело ли попасть в «Спарту»?
— Нет, но у нас есть учебное подразделение, где новобранцы понимают, почему мы «Спарта» и куда они попали вообще. Это же не просто красивые слова. Например, годовщину ДНР, праздник, наши бойцы провели на полигоне. Да, вечером после праздника, боец может пойти в увольнение. Но пять дней в неделю — тяжелая работа. У нас есть выходные, но это не суббота и не воскресенье — чтобы человек, выполняя задачу, не расслаблялся и не думал: раз сегодня выходной, то можно отдохнуть.
Периодически Мотороле кто-то звонит по телефону. Моментально переходя на мат, командир грозно ревет в трубку, обещая найти виновных и «посадить на цепь».
— Ваши что-то натворили?
— Да… так, — Моторола устало машет рукой.
— Тяжело с дисциплиной?
— Есть отдельные экземпляры, конечно. А так у нас одно из самых дисциплинированных подразделений. В некоторых случаях даже лучше, чем в российской армии, потому что все добровольцы находятся здесь по своей воле. Что-то не нравится — езжай домой.
— Где был самый страшный бой?
— Лично для меня — 5 мая прошлого года. В Семеновке мы попали в засаду. Ночью украинцы зашли, посадили снайперов во дворах, мы выехали на мост и вступили в бой. Тогда мы реально попали в окружение. Потом оказалось, что часть из того ополчения, что находилась рядом, даже не стреляла, а сидела в кустах. Самое страшное было то, что со мной там были люди, еще не имевшие навыков ведения боя, необстрелянные совсем. Именно поэтому в «Спарте» всех новобранцев мы в первую очередь учим, в том числе психологически. Конечно, страх есть всегда. Но умереть в бою или проиграть никто не боится, равно как и умереть за правду. Тогда же я и снял свой первый ролик — на телефон, закрепленный на разгрузке.
— Благодаря этим роликам вы с Гиви и прославились, не так ли?
— В то время уже много роликов про эту войну снимали. Но никто не снимал того, как, например, работает артиллерия, с пояснениями — вот это залп в нас, вон там, на пригорке, стоят украинские военные, а вот стоим мы — и сейчас будем отвечать. Хотелось показать правду, что на самом деле происходит на передовой. Потому что картинка в телевизоре не может рассказать всего, что здесь творится.
— Чему тебя лично научила война?
— Раньше я относился ко всему пофигистически. Думал так: что-то случилось, зачем куда-то ехать? Все пройдет, меня не задевает и ладно. На многие вещи нужно обращать внимание — вот чему научила война.
— Что ты думаешь о событиях киевского Майдана?
— Изначально Майдан поднялся за хорошие вещи: победить олигархов, больше справедливости народу. И народ вышел бороться. Но потом туда заскочили овцы поумнее, и получилось, что во всем виноваты русские и Россия. А после назначили олигархов руководить страной. Кстати, я в позапрошлом году ездил по всей юго-восточной Украине и только спустя месяц услышал, как кто-то на улице разговаривал на украинском языке по телефону.
— Почему другие регионы не поднялись вслед за Донбассом? Харьков, например.
— Двадцать четыре года народ так воспитывали: он привык к тому, что за них все решают. Что неправильно разговаривать на русском. Они голову наклонили и ходят молча. Им не хватило духу, напора: они бегали с палками и надеялись, что войдут российские миротворцы и все за них сделают — вместо того чтобы самим что-то делать, как в Славянске, как в Донецке. И то — войны никто не ожидал. Здесь люди думали, что проведут референдум, и все будет хорошо.
Будущее
— Строишь планы?
— Хочется, конечно, на родину съездить. Как в армию ушел в 2002 году — так там и не был. Так получилось, что теперь я живу здесь, уже нет вариантов. У меня здесь жена вторая, ребенок у нас есть. Дочка. Крестили недавно. А что буду делать, когда война закончится, пока не знаю. Со всеми ранениями, что я получил на этой войне, по прежней профессии — мраморщик-гранитчик — работать на должном уровне не смогу. Может быть, останусь в армии, может, уволюсь. Как выйдет — рано пока думать.
— В целом надеешься на перемирие?
— Сами видите, сколько людей приехало в Донецк на праздники. Все устали, все рады перемирию — хоть какому-то. Теперь здесь должна заработать государственная система. Не будет системы — будем воевать здесь еще лет десять, как на Ближнем Востоке. Спроси там человека: за что он воюет? А он и сам уже не знает, кто враг и когда война началась…
— Почему никто не верит в быстрое окончание войны?
— Они обязательно начнут. В них столько средств вложили. Вся техника с Ближнего Востока, которая использовалась там американцами, теперь здесь. Ради чего сюда везут хаммеры песочного цвета — понятно. Но я не думаю, что кому-то из моих бойцов стало страшно от этого.
Елена Горбачева, «Русская планета»
Свежие комментарии