В девяностые, когда я был еще молодой и слишком умный, чтобы соображать, я не всегда уважал старших. В те времена это вообще было как-то не принято. Страна полностью переродилась, на дворе новая эпоха, а кто этого не понял — тот дурак.
Среди прочих не вписавшихся особую касту представляли старички и старушки, которые очень хотели назад в тридцать седьмой год. Они тусовались возле Музея Ленина, ходили на краснознаменные митинги, держали в руках усатые плакатики, кричали: «Сталина на вас нет!», «Банду Ельцина под суд!», «России нужна твердая рука!» — и плакали от боли и обиды за державу. Они никак не могли смириться с реальностью, они считали, что советский строй поломали непоротые комсомольцы, они любили повторять: «Стрелять надо таких реформаторов!» и искренне верили, что еще не поздно все исправить, надо просто вернуть Кремль хорошим людям.
В основном, эти пожилые пассионарии были совершенно безвредны, и мы к ним относились снисходительно — как к сумасшедшим, с которыми спорить бесполезно. Мы понимали, что дело, конечно, не в Сталине, при котором этим людям повезло выжить. Дело в том, что в 30-е годы все эти старички и старушки были молодыми и в их организмах играл гормон, который является лучшей анестезией от всех ужасов мира сего. Это было их время: они перекрывали реки, возводили промышленные гиганты, ходили строем мимо мавзолея, обещали выполнить пятилетку в четыре года и действительно ее выполняли. При этом еще успевали ходить на танцульки, назначать друг другу свидания, щипать девчонок, обламывать мальчишек — в общем, жили полнокровной жизнью. А теперь все позади: теперь они старички, которых никто не слушает; ровесники и ровесницы поумирали, и единственное, что осталось от молодости — это Великий кормчий, которого оклеветали, а при нем был порядок — не то, что сейчас.
Разумеется, если бы кто-нибудь вдруг вернул Сталина в Кремль, выгнал бы этих старичков и старушек из их убогих, но все-таки отдельных квартирок обратно в забитые до отказа коммуналки, вручил бы им вместо денег продуктовые карточки, посадил бы на трудодни, но при этом никого из них не сделал бы моложе — они взвыли бы первыми.
Так мы думали. Да так оно, собственно, и было.
Прошло двадцать лет, я с тех пор основательно поглупел и начал иногда соображать. Я стараюсь меньше нервничать и обзываться, зато больше думать и наблюдать. И вот что я наблюдаю.
Сталинских старичков и старушек больше нет. Они самоликвидировались. Зато на их место пришли очень похожие персонажи. У них те же возбужденно-подавленные глаза, у них та же мучительно-поучительная интонация. Они еще не совсем старички и старушки, но еще немного — и станут ими. Вот только произносят почему-то совсем другие слова.
У тех было: «Банду Ельцина под суд!», у этих: «Россия без Путина!» У тех: «Иосиф Виссарионович бы такого не допустил!» У этих: «Уж на что Ельцин был алкоголик, но даже он такого себе не позволял!» У тех — Калужская площадь и Манежная, у этих — Болотная и Триумфальная. Вместо Сталина у них — Ельцин, вместо Ельцина — Путин, вместо «твердой руки» — «демократия», вместо «демократии» — «кровавый режим».
И дело тут, конечно, тоже не в Ельцине, при котором либеральным старичкам и старушкам повезло выжить, а некоторым даже преуспеть. Дело опять в том самом гормоне, который будоражил их организмы двадцать лет назад, а теперь не будоражит. 90-е — это было их время: они оказались на гребне истории, они строили демократию, в одночасье обретали и теряли огромные состояния, побеждали и проигрывали в политических баталиях, манипулировали сознанием масс и голосовали сердцем. При этом успевали жениться, разводиться, снова жениться, уезжать, возвращаться, снова уезжать, много пить, еще больше работать и даже искренне верить, что в результате всего этого массового авантюризма рождается новая прекрасная страна.
И вот еще что. Если помните, у вымирающих уже сталинистов в какой-то момент появилось молодежное крыло. К тому времени подросло поколение людей, которые советского строя в глаза не видели. Это были ребята, родившиеся в ранние восьмидесятые и вошедшие в сознательную жизнь уже при Черномырдине. Они нахлебались лихих девяностых, наслушались от бабушек и дедушек романтических рассказов про великую коммунистическую державу, немного перековали старые идеи на свой лад и тоже вышли на улицу с красными флагами.
С сегодняшней политически активной молодежью происходит нечто подобное. Выросло поколение, которое жаждет пожить в эпоху перемен. Эти молодые люди готовы идти вслед за маленькими и большими героями 90-х куда глаза глядят. При этом представления о том, как обычно выглядит эпоха перемен в России, у них довольно расплывчатые, поскольку 20 лет назад они еще пузыри пускали. И уж конечно, если им и вправду такую эпоху устроить, они очень скоро пополнят ряды недовольных и несогласных.
Я вот не верю ни в революции, ни в стабильность. Но зато я прекрасно помню, как выглядели 90-е. Хотите расскажу?
1993 год, мне 18 лет, живу в студенческом общежитии, каждые выходные езжу к родителям в Подмосковье и привожу оттуда две сумки картошки, которую мы благоразумно успели вырастить летом на садовом участке. Эту картошку мы с друзьями едим вперемежку с тушенкой, которую мой сосед Саша из города Ряжска привозит от своих родственников. Этой тушенкой они получают зарплату.
Денег у предприятия нет, в стране царствует бартерная экономика: я тебе уголь из своих шахт, ты мне картошку для моих шахтеров. Чтобы хотя бы часть «натуральных платежей» перевести в деньги, приходится выстраивать цепочки в 5-6-7 звеньев.
Центральные улицы крупных городов — один сплошной рынок. Высшее образование никому не нужно. Предприятия разваливаются на глазах. Нормальную зарплату в 150-200 долларов регулярно платят только в частном секторе. В госучреждениях и на советских предприятиях люди получают 10-15 долларов, да и те задерживают месяцами. Пенсии — копеечные, и их тоже надо ждать все дольше и дольше.
1997 год, мне 22 года, я в командировке на Чукотке, поселок Лаврентия. Тамошним оленеводам зарплату не платят уже 3 года. На северах люди вообще оказались в ловушке. Денег нет, цены в магазинах за счет доставки в три раза дороже, коммуналка в нокдауне, вокруг многоквартирных домов озера дерьма, которое прет наружу из выгребных ям. Если тебе повезет и ты сможешь продать все, что имеешь, денег хватит только на билет, чтобы свалить на материк и стать там бомжом. В местной бане мы разговорились с бабушкой-банщицей. Когда она узнала, что вот перед ней стоят люди, которые еще неделю назад были в Москве и еще через неделю снова там будут, она разрыдалась.
Журналистам, кстати, даже в самые суровые времена платили неплохо и вовремя. Журналисты вообще весьма востребованы во времена перемен. Журналисты в такую эпоху становятся орудием борьбы за власть между конкурирующими группировками. Самые добросовестные из олигархов реально создают свои СМИ (НТВ и Гусинский), самые ушлые — паразитируют на чужом (ОРТ и Березовский). Цензуры не было? Ну, как вам сказать? Когда в 1996 году Ельцин решил пойти на второй срок, его рейтинг составлял 4 процента. В этом же году он выиграл выборы, набрав более половины голосов. Можно ли добиться такого результата в стране, где существуют реально независимые СМИ? И так ли уж велика разница между редакцией, которую держат в узде политической, от редакции, в которую тупо заносят деньги?
Налогов, разумеется, вообще никто не платит. И тут людей очень даже можно понять. В стране действует прогрессивный подоходный налог, введенный, кстати, по требованию МВФ, — вплоть до 35 процентов за не такие уж и бешеные доходы. В результате «в белую» работают только крупные западные компании.
Внятной экономической политики нет вообще никакой, есть только заклинания: «Мы строим рыночную экономику». Будущий крупный венчурный инвестор Саша Галицкий в те времена пробился в кабинет одного из вице-премьеров и предложил копеечную программу: брать наши советские востребованные технологии, доводить их до ума и создавать совместные предприятия в Кремниевой долине. «У нас нет денег на технологии, — на полном серьезе ответил ему вице-премьер. — У нас есть деньги только на развитие демократии».
В суд для разрешения хозяйственных споров никто даже не пытается идти. Бесполезно. Все идут к бандитам. А вот и позитив — мелкого уличного криминала на улицах почти не осталось. Весь криминал ушел кошмарить бизнес. Иногда на улицах перестрелки, но в рядовых граждан никто не целится, погибнуть можно лишь случайно.
О, вот еще хорошее воспоминание: в самолеты можно проносить сколько угодно алкоголя и пить его хоть из горла — никто ни слова не скажет. Бухло вообще продается круглосуточно в любом ларьке. Любое. Разумеется, паленое.
С банками тоже прикольно. Если вы зайдете в банк и спросите что-нибудь про кредит — на вас посмотрят как на идиота. Слово «ипотека» я услышал впервые в 2000 году. А в 90-е все либо сидят на денежных потоках, либо заняты обналичкой, либо спекулируют на ГКО. Знаете, что такое ГКО? Ой, лучше вам и не знать.
А что такое «веерное отключение электричества» вы в курсе? Погуглите — может, кто-то еще помнит.
В провинциальных гостиницах перед сном лучше вырубать стационарный телефон: постоянно названивают сутенеры и проститутки: «Молодой человек желает развлечься?» Впрочем, иногда и это не спасает: стучатся в двери.
В Чечне сначала война. Потом перемирие, во время которого республика контролируется боевиками. Чеченцы воруют по всей стране людей. На центральной площади Гудермеса — рынок рабов. Его показывают по телевизору, но ничего сделать не могут.
В Мордовии идет продразверстка. Да, самая настоящая продразверстка, я сам ездил, писал об этом репортаж. Местные власти заставляют сельских жителей по заниженным ценам сдавать картошку только в местные заготконторы, молоко — только на местные молокозаводы, говядину и свинину — только на местную мясопереработку. Перекупщиков вылавливают и ломают ноги. Похожим образом устроен и сбыт: пока не принесешь из магазина чек, доказывающий, что ты купил две бутылки местной водки — зарплату не получишь. Называется все это «системой регионального самообеспечения». Разумеется, предприятия тоже принадлежат олигархам — местного уровня.
Медицина бесплатная, но за все надо платить — вплоть до бинтов и ваты. Хотя бывают исключения. Я однажды ездил в город Рыбинск, там местные власти выделили деньги на зубные протезы для пенсионеров. На эти деньги старикам спилили зубы под коронки и тут финансирование кончилось. Репортаж назывался «Челюсти».
А в 2000 году у меня родилась дочь и я впервые вышел на детскую площадку. Потом еще раз. И еще. Даже не сразу понял, что не так. Марьино, район новостроек, кругом полно молодых семей. А во дворе — ни одного ребенка. Моей дочери не с кем играть. Вообще не с кем.
Дальше продолжать? Я могу.
Но не хочу.
Давайте лучше научимся уважать старичков и старушек. И сталинских, и либеральных. Еще неизвестно, какими мы с вами станем.
Дмитрий Соколов-Митрич
19 ноября 2014 года
Свежие комментарии