После поражения Германии во Второй мировой войне принудительному выселению подверглось около 12–14 млн. немцев из стран Восточной Европы. Немецкое население было выселено из Чехословакии, Польши, Венгрии, Югославии, а так же из двух регионов Советского Союза — из Мемельского края (Литовская ССР) и Калининградской области РСФСР. Сама Калининградская область возникла в ходе раздела Восточной Пруссии между СССР и ПНР.
После начала массового заселения области советскими гражданами 11 октября 1947 г. Совет Министров СССР принял секретное Постановление № 3547–1169 с "О переселении немцев из Калининградской обл. РСФСР в Советскую зону оккупации Германии", согласно которому в октябре–ноябре 1947 г. в Германию переселялись 30 тыс. немцев.
15 февраля 1948 г. принято второе постановление Совмина СССР № 333–122 с, предписывавшее переселять в Германию всех оставшихся немцев, проживавших на территории области, в два этапа: 25 тыс. человек в марте–апреле, и всех остальных (37,3 тыс. человек) в августе–октябре. Всего в 1948 г. из области репатриирован 68 041 немец (13 эшелонов весной, 20 эшелонов в августе–октябре).
В области осталось лишь небольшое число немецких специалистов, используемых в народном хозяйстве. Они были репатриированы в ноябре 1949 года. В 49‑м по счету эшелоне находились 1 409 человек. Самая последняя группа (193 человека) немцев была отправлена в ГДР в мае 1951 г. Всего с территории Калининградской обл. в Германию в 1947–1951 гг. выехали 102 494 немецких гражданина.
Но, как выяснилось, не все немцы покинули Кёнигсберг–Калининград. По ссылке удивительная история немецкой девушки навсегда оставшейся в Калининграде.
******
Я родилась в Кёнигсберге 15 марта 1921 г. и этот город, мою родину, никогда не покидала. Мой отец был бухгалтером на городской электростанции. Моя мама тоже работала бухгалтером. Я была единственным ребенком. В 1938 г. окончила школу. С 1 января 1939 г. работала секретарем в институте восточноевропейской экономики в Альбертине и была очень довольна своей работой. Коллеги и мои начальники были милыми симпатичными людьми.
В воспоминаниях того времени присутствует событие, значение которого мы тогда, конечно, не понимали. Напротив здания института находился самый фешенебельный отель Кёнигсберга – “Паркотель”. Однажды летним днем там собралось необычно много людей. Любопытствуя, мы смотрели из окон. Перед входом в отель в окружении каких-то людей стояли тогдашний министр иностранных дел Германии фон Риббентроп и министр иностранных дел Советского Союза Молотов. Похоже было, что они беседуют друг с другом. Некоторые из нас поспешили на улицу, чтобы ближе посмотреть на них. Той охраны, какая сейчас является делом обычным, я тогда не заметила. Особо в моей памяти запечатлелось, что у Риббентропа шляпа была мягкая, а у Молотова жесткая.
После 1942 г. в институте появился новый руководитель, профессор доктор Вильгельм Клумберг, который вместе со своими ассистентами, а также другими профессорами прибыл в Кёнигсберг из Прибалтики. Для них было естественным наряду с немецким говорить на русском и прибалтийских языках.
Из множества языков, которые я тогда слышала каждый день, меня интересовал прежде всего русский. Возможно, это было связано с тем, что я, еще будучи школьницей, посещала курсы русского языка в торговой школе.
В это время институт восточноевропейской экономики был реорганизован, теперь он стал называться институтом восточных исследований. К нему присоединили институт переводчиков, который тоже входил в структуру Альбертины. В этом институте я начала систематически изучать русский язык, училась печатать на машинке с русским шрифтом и стенографировать русскую речь.
Для меня это было волнующее время, несмотря на угрожающие военные события и растущий страх населения перед поражением Германии. Закончилось оно смертью моей матери, а затем и жениха, который был врачом и погиб на фронте, и, наконец, разрушением Кёнигсберга в августе 1944 г. во время двух больших налетов английской авиации. Институт восточных исследований сгорел.
Перед нами, служащими института, теперь стояла одна задача – собрать по подвалам остатки библиотеки, личные дела и отправить в университет Грайфсвальда. Институт разрушен, мы были больше не нужны.
Мою дальнейшую деятельность определила военная ситуация: меня направили медсестрой в университетскую детскую клинику. Сегодня может показаться удивительным, но я в свое время целых девять месяцев посещала курсы первой медицинской помощи, поэтому я сразу получила место медицинской сестры.
В конце 1944 г. я в последний раз видела отца. Хотя Восточная Пруссия уже почти полностью была окружена советскими войсками, немецкая железная дорога функционировала. Поэтому я смогла поехать к отцу в тогдашний Растенбург (ныне территория Польши). Отец был членом так называемого фольксштурма. Как многие немцы, он не мог поверить, что мы приближаемся к концу немецкой истории Восточной Пруссии. Он надеялся на чудо, на то, что Восточная Пруссия все-таки будет спасена.
Мы простились, я обещала отцу – и это сыграло решающую роль в моей судьбе – ждать его в Кёнигсберге. Так я осталась в этом городе. Отец и друзья, родственники покинули Восточную Пруссию, прежде чем сюда пришла война. А я осталась. Одна.
8 апреля 1945 г. русская артиллерия непрерывно обстреливала город. Мы уже не могли отличить день от ночи, сильный страх сковал наши мысли.
Я находилась на улице Шлосстайхштрассе и как раз пыталась укрыться от обстрела в руинах, когда снаряд попал прямо в стену дома. Чудом не получив никаких повреждений, я ринулась в ближайший подвал. Там больше десятка беспомощных раненых находились без врачебной помощи. Вместе с медсестрой, которая случайно оказалась в подвале, мы попытались оказать раненым помощь, используя имеющиеся медикаменты – болеутоляющие препараты и перевязочные материалы.
Через несколько часов непрерывного обстрела вдруг стало тихо. Мы рискнули выйти на улицу и увидели немецких солдат. Они шли нам навстречу и кричали: генерал Ляш капитулировал. Город пал. Это было 9 апреля 1945 г.
А потом был первый чужой солдат. Он был безусловно из азиатской части России, столь чужеземным показался мне его облик. Он шел мне навстречу и вел под уздцы маленькую косматую лошадь. Я очень испугалась этого солдата. Он же абсолютно равнодушно прошел мимо меня.
Вскоре появились и другие русские солдаты. На повозках, запряженных лошадьми, они ехали по площади императора Вильгельма. Как странно! Только что объединенная сила новейшего оружия диктовала свою волю, и вот уже нет ни танков, ни даже автомобилей, только повозки, запряженные лошадьми.
Мною никто не интересовался. Проулками я благополучно добралась до университетской детской клиники. Там персонал и дети с ужасом ждали, что будет дальше. До вечера ничего не происходило. А потом в клинику вошли русские солдаты, они тщательно все обыскали. Затем нас отделили от врачей и детей, которых, говорили, переведут в больницу Милосердия (сейчас это наша областная больница). Мы, то есть прочий персонал, должны были покинуть здание и идти в бастион “Обсерватория”, располагавшийся неподалеку. Там нас поместили в одно небольшое помещение, где даже не все могли сесть. В других находились многочисленные раненые. Их крики доносились до нас. Здесь были и немецкие врачи, которые проводили операции.
На следующий день нам пришлось принять участие в чудовищном марше кенигсбергского населения вокруг города. Подробности этого марша сегодня известны и задокументированы*, поэтому я ограничусь упоминанием о моем участии в нем.
Через несколько дней русские военные позволили нам вернуться в Кёнигсберг. Более точного указания относительно того, куда именно мы можем идти, военные нам не дали, и мы разбрелись по разрушенному городу. Я и еще 8 – 10 женщин нашли приют в пустой, довольно хорошо сохранившейся вилле вблизи Юдиттена. Как почти везде, окна были разбиты, а оконные проемы забиты досками.
Днем мы, опасаясь русских, держали двери забаррикадированными, а по ночам искали съестное в подвалах нашей виллы и соседних домов: картошку, соленые огурцы, варенье.
Так мы прожили две недели. И вдруг мы снова услышали грохот канонады. Мы страшно испугались. Но на этот раз выстрелы знаменовали мир. Было 9 мая 1945 г. Война, наконец, закончилась, и русские праздновали победу радостной стрельбой.
Чуть позже наше укрытие было обнаружено. Теперь мы все должны были зарегистрироваться в русской комендатуре. Чем обернется это для нас? Мы со страхом думали об этом. Впрочем, страх в эти дни и ночи сопровождал всю нашу жизнь.
В комендатуре нам задавали очень много вопросов, спрашивали на немецком языке, им довольно хорошо владел целый ряд сотрудников.
Меня спросили о моей профессии и о знании иностранных языков. Я объяснила, что немного понимаю по-русски и хорошо пишу и читаю на этом языке. Меня усадили за письменный стол и велели регистрировать всех немцев, приходящих в комендатуру, записывать данные о рождении, возрасте, профессии и т. п. в специальные карточки.
Я тогда и не предполагала, что теперь для меня начинается совсем другая жизнь, никак не связанная с тем, что было раньше: русская жизнь в русском Кёнигсберге. Я знала только, что проживу еще несколько дней.
Через две недели я в вознаграждение за труды получила хлебные карточки – на 200 граммов хлеба в день. Б?льшую ценность невозможно было себе представить.
Немного позже меня послали на вагоностроительный завод “Штайнфурт”, который был сильно разрушен и теперь подлежал восстановлению. Расчистку от завалов производили женщины, немецких мужчин в Кёнигсберге практически не было. Это была очень тяжелая работа. Моя задача, впрочем, была много легче. Я должна была регистрировать работающих для получения хлебных карточек. Кроме того я переводила для немцев указания руководителей работ.
Та группа женщин, с которой я жила первые дни, распалась, так как каждая искала свою семью и надеялась найти что-нибудь из своего имущества. Я и еще одна девушка остались вдвоем. В другом доме мы нашли большое светлое помещение. Но тут я тяжело заболела.
Совершенно случайно в наш дом забрел русский старшина. Когда он увидел меня, лежащую в жару, он спросил, что со мной. Моя подруга рассказала, что у меня тиф, а медикаментов нет, как нет и еды. Этот старшина был поваром полевой кухни, расположенной неподалеку. Он велел моей подруге, как стемнеет, разыскать его там, и он даст нам еды и лекарств. Все это, конечно, было небезопасно, ведь русским было запрещено контактировать с немцами. Я еще хорошо помню этого доброго и мужественного человека. Он показывал нам фотографию своей семьи: жены и двоих детей.
Я была еще очень слаба, когда моя спутница оставила меня, надеясь найти своих родственников, друзей, знакомых. Ее, спасшую мне тогда жизнь, я больше никогда не видела.
Я вновь сменила место жительства. Теперь это была мансарда, я жила там одна. Тамошние мыши были так же голодны, как и я, и порой грызли мне волосы. Я же от голода была так слаба, что даже не могла им помешать. Вскоре я снова заболела, теперь инфекционной желтухой. Меня спасло обручальное кольцо моей матери, которое я смогла обменять на черный хлеб, стакан смальца и немного сухого молока.
Для немца в тогдашнем Кёнигсберге найти какую-нибудь работу, за которую бы платили едой, значило получить шанс выжить. Конечно, работу можно было найти только у русских. Так одно время я стирала скатерти для столовой, где питались военнослужащие.
В 1946 г. можно было еще встретить немецких врачей, которые работали для русских. Но они, по возможности, заботились и о немцах. Мне посчастливилось найти работу в зубоврачебном кабинете, куда я обратилась за помощью, так как у меня сильно болели зубы. Врачи удалили мне пять зубов и оставили меня работать уборщицей. Кроме того, я должна была готовить для них еду. Но эта работа оказалась кратковременной. Однажды врачи исчезли. Куда – я не знаю. Тогда так бывало.
В 1946 г. Кёнигсберг был переименован в Калининград. На смену военному управлению пришло гражданское. Немецкое население убывало. Постепенно в город начали прибывать русские переселенцы. Прежде всего это были семьи военнослужащих, которые воевали в Восточной Пруссии и в Кёнигсберге и остались здесь жить. Затем стали приезжать люди, которые были направлены в новую российскую область.
Моя дальнейшая судьба зависела во многом от знания русского языка. Пытаясь найти какую-нибудь работу, я познакомилась с одной симпатичной русской женщиной, которая работала главным бухгалтером в торговой конторе города. Она приняла меня ученицей и через 2—3 месяца я обучилась бухгалтерскому делу. За работу я получала продовольственные карточки и деньги. Моя жизнь была как-то обеспечена. Бухгалтерское образование стало основой для моей будущей жизни в Калининграде—Кёнигсберге.
В 1946 г. наряду с рынком открылись скромные магазины, где можно было купить товар за деньги. Жизнь в городе постепенно нормализовалась, хотя это была, конечно, русская жизнь.
Решающий поворот, который навсегда привязал меня к русскому Калининграду, был связан с тем, что я влюбилась в русского офицера.
Дружить с кем-нибудь в то время в Кёнигсберге было поступком смелым, но опасным. Всякого рода контакты между немцами и русскими строго карались, ибо они противоречили официальной политике. И хотя у меня были русские друзья, которые меня ценили, я оставалась немкой. Один из моих друзей помог мне получить советский паспорт. Моя немецкая фамилия была при этом переделана на литовскую. Это было, конечно, продиктовано только сиюминутной ситуацией. Люди все жили тогда одним днем. А немцы особенно.
Благодаря русскому паспорту мои возможности трудоустройства значительно улучшились. Паспорт дал мне возможность трудовой деятельности на всех тех предприятиях, где я впоследствии проработала 47 лет главным бухгалтером и заместителем директора. Это была ответственная, интересная работа, которая неоднократно приводила меня в командировки в Москву и другие русские города. За все эти годы меня никто не спросил о моем прошлом, хотя, я думаю, мои руководители догадывались о моей тайне. Они интересовались только моей работой, которую я выполняла добросовестно.
Что касается моей личной судьбы, то, конечно, при тех условиях большая симпатия не смогла сохраниться.
Моему русскому паспорту я обязана многим, по чтобы получить его я отказалась от немецкого гражданства. Когда в 1948 г. последние немцы покидали Восточную Пруссию, я уже вписалась в новый порядок на этой земле. Путь в Германию был мне закрыт. То, что я преодолела ностальгию, страх преследования из-за русского паспорта, который скрывал мою национальность, и не кинулась в какую-нибудь авантюру, чтобы попасть в Германию, объяснялось тем, что я приобретала все больше русских друзей. Благодаря моим добрым русским друзьям я узнала, что моему отцу удалось эвакуироваться, но в Германию он прибыл тяжело больным.
Тесная дружба связала меня с Марией Нагайцевой, русской медсестрой, которая в 1948 г. по вербовке приехала в Калининградскую область. Она работала в Георгенсвальде (Отрадное) в санатории для русских инвалидов войны. Мария была единственным человеком, который знал, что я немка. Я никогда не говорила по-немецки. Я боялась вдруг непроизвольно заговорить по-немецки. Я молчала 45 лет и постепенно забыла немецкий язык и все немецкое во мне.
В 1991 г. в нашей области появились иностранцы с запада. Для нас это было совершенно неожиданно, так как Калининград был закрытым городом, даже советским гражданам необходимо было особое разрешение на въезд сюда. И теперь все это изменилось!
Эти нежданные визитеры были сплошь преклонного возраста, хорошо одеты и вели себя необычно и странно. Они могли неожиданно остановиться, долго и внимательно рассматривать какой-нибудь дом или стоять у какого-либо сада. Они просто не могли оторваться от таких казалось бы обыденных вещей. В руках у них были планы города, по которым они ориентировались, при этом их явно интересовали следы прошлого, например, старая брусчатка, которая явно указывает на то, что улица построена давно. Это были немцы, бывшие жители Восточной Пруссии, которым позволили приехать на родину.
Однажды моя подруга Мария, крайне взволнованная, позвонила мне на работу: у нее находятся два немца, которые хотели бы поговорить со мной. Я испугалась и хотела отклонить какой бы то ни было контакт с ними. Но моя русская подруга сочла нужным поступить иначе. Когда я пришла домой, они сидели в саду за накрытым столом, пили, ели, разговаривали.
Один из этих немцев провел свое детство в одном из тех немецких домов, где мы с Марией сейчас имели нашу маленькую квартиру. Разыскивая свой дом, немец столкнулся с женщиной, которая, к моему удивлению, поведала ему о том, что на улице Чекистов в доме 137, кажется, живет немка, которая, наверное, сможет ему помочь.
Поначалу мы общались при помощи русской переводчицы, но потом я рискнула заговорить по-немецки.
Калининградская область в одночасье стала интересна немцам. В городе появились немецкие тележурналисты, у меня взяли интервью, которое показали по телевидению в Германии, и меня узнали мои немецкие друзья. Они сразу же установили контакт с авторами материала: я ведь считалась пропавшей без вести, моя судьба была неизвестна!
Скоро наряду с русскими друзьями у меня появилось много немецких друзей. Мне помогали из Германии, ведь в то время в Калининграде еще существовали продовольственные талоны.
Через немецких друзей я получила приглашение на конференцию в Академию Балтийского моря в Травемюнде. Таким образом, мой первый визит в Германию состоялся в декабре 1993 г. С тех пор я там бываю каждый год.
____________________________________________
Перевод с немецкого С. Е. Чекиной.
Свежие комментарии